В одной из своих колонок «Новая газета» поместила в понедельник стихотворный экспромт Дмитрия Быкова, навеянный его печалью, близкой к тоске и жизненному разочарованию библейского скептика Экклезиаста.
В стихах угадывалось состояние растерянности, до которой писателя, поэта и критика довели сограждане, пытавшиеся вменить ему в вину не самую удачную формулировку опыта исследования предательства, о коем он упомянул в «Дилетантских чтениях» в конце прошлого года. Одно из документальных подтверждений попытки организовать судебное преследование, не поддержанное Следственным Комитетом, но оказавшее шокирующее впечатление на того, кто мог стать его объектом, размещено поверенными писателя на его авторской странице на портале ЖЖ (livejournal).
По-видимому, сила впечатления оказалась не соразмерна предмету. Поэт отреагировал на него бурно, почти сумбурно, хотя и в границах устойчивой психологической подгруппы циклоидального типа. Так что любая попытка сослаться на дефиницию «бес попутал» здесь не работает (25 декабря, дата выступления среди «дилетантов» ‒ это Рождество по Григорианскому календарю, и как тут не вспомнить гоголевского чёрта). Не работает в том смысле, что менять идентификацию его литературного прототипа по «Мастеру и Маргарите», переводя стрелки на Ивана Бездомного с его плохой поэзией, в данном случае не приходится. Скорее созданная им грубоватая пародия на общество восходит к подобию «обличительных», уж если не проповедей, то культурологических констатаций, стилистически близких к христианским и библейским «плачам». В ней всем досталось, но более всего самому автору, так грустно кончающему своё личное отождествление с эпохой, на которую в интервью с киевским тележурналистом Евгением Киселёвым у него ещё сохранялись какие-то надежды.
Образ современности, раскрывающейся нам в потоке новостей, действительно не слишком привлекателен. Можно извинить поэту даже плохо завуалированную (по поводу параллельного обращения в СК) язвительность, введённую через придуманное им противопоставление «ледового панциря» и «леденца» и связанную с именем иного русского генерала, не принявшего условия, на которые повёлся генерал Власов, увековечение памяти которого так бьёт по престижу писателя и поэта. Впрочем, может быть, он и прав, поминая «ледниковый период» ‒ в нём было бы на что «равняться», в том числе учитывая недавно опубликованные «Новой газетой» воспоминания киевлянки о том, что борьба с «лесными братьями» в Украине велась до конца 50-х годов. Да что там 50-х, анекдот про хлопца, пускавшего поезда под откос в неведение о том, что война давно кончилась, стал вновь актуален не только на баррикадах Майдана, но и в июльской степи под Шахтёрском, куда падали обломки малайзийского Боинга, сбитого, как доказало расследование, проведённое под руководством генерала Конашенкова, украинской ракетой. И эти данные не лишне вновь напомнить украинскому обществу накануне очередных президентских выборов.
О терроре, учинённом теми же хлопцами против «беркутян» или крымчан на выезде из Киева и области в феврале 2014 года, писатель тоже не осведомлён. Поэтому последовательное и поэтапное формирование гражданского сопротивления крымчан или дончан украинскому государственному терроризму ему ни о чём не говорит, а надо бы знать. Тогда бы и тезис о «подхрюкивании», размусоленный им во вчерашней реплике для «Собеседника», был оценён автором с достаточной степенью рефлексивности.
Суверенитет, о котором он готов говорить с придыханием, сам по себе не проблема. Быть русским в Украине ‒ вот вызов на грани жизни и смерти, который стал таким со времени Майдана. И этот вызов теперь ничуть не менее серьёзен, чем «интересный вызов быть евреем в Польше» (сентенция, цитированная писателем на лекции о Высоцком в ЕКЦ Москвы).
Вникая в суть вопроса, поневоле приходится вспомнить растерянность поэта перед проблемой гибридной войны, предчувствие разрешения и решения которой его раздражает и уязвляет, что передалось и его стихам. Проблема в том, что есть народ, чья культурная интеграция в европейскую и, равным образом, русскую цивилизацию архетипически воспроизводится по двойственному образцу распятого Христа и, одновременно, его антипода. Поэтому и природу современных европейских войн приходится изучать с учётом роли, сыгранной в них этим двойственным персонажем, историческим трикстером.
При этом не стоит подменять сугубо христианскую историософию, ‒ мирную в своей основе, усвоившую и трансформировавшую пацифистские идеи Ветхого Завета, ‒ языческими культами. Отображение последних в цикле произведений английской писательницы Джоан Роулинг литературовед и критик Дмитрий Быков попытался экстраполировать средствами изобретённого им метода литературных архетипов на историческое будущее Европы и всего западного мира. Результат такой интеллектуальной процедуры был достаточно пессимистичен. Это он нашёл, по-видимому, продолжение в последнем катрене разбираемой нами рифмованной пародии на современность и стал главным информационным поводом для этого разговора.
Потенциальным «здравосмыслам», составляющим учебные классы и лекционную аудиторию уважаемого писателя, было бы не лишне наряду с действительно здравыми идеями, которые несёт в массы талантливый просветитель и педагог Дмитрий Львович Быков, попутно заняться на факультативном уровне архетипическими ожиданиями, которые укоренены в священных текстах Ветхого и Нового Заветов. Кто знает, не пришло ли время взглянуть на них, как на литературу, заслуживающую гораздо более серьёзного внимания, чем окололитературные фантазии, переведённые на коммерческую основу и внедряющие в юные души ценности, чуждые всей нашей цивилизации. Особенно вреден в этом отношении тезис о войне, которая якобы неизбежна. Он не является национальной идеей русских, но им заканчивается лекция Быкова под названием «Гарри Поттер и холодная война». Можно не сомневаться, что воспитанных на таком культуртрегерстве обывателей и в аиде будет ожидать апостол Пётр с электрошокером, неудачно пародируемый поэтом.
И ещё один аспект этой темы нельзя оставить без внимания. Метод, в котором работает литературовед и публицист Дмитрий Быков, близок по своей стилистике к постмодерну. Но одного его недостаточно для того, чтобы успешно решать задачи современного социального управления. Параллельно ему надо опираться на методы неклассической и постнеклассической науки, перенесённые из естествознания в социологию. Благодаря сочетанию этих дополнительных методов, можно найти ключ к преодолению той ситуации хаотического многообразия, в которой Быков окончательно потерялся.
Между тем, ключ к выходу из этой непростой ситуации был у него под рукой. К примеру, в поэзии футуриста Маяковского, о котором он рассказывает с глубоким знанием особенностей этого направления, формировавшегося на границах модерна и постмодерна, уже встречается устойчивая дихотомия, которую социологическая прогностика пунктирно и лишь догадками наметила гораздо раньше и только сейчас приближается к её практическому применению. Вспомним, что рифмованный экспромт Быкова начинается с недоумения по поводу утерянных обществом ценностей мира и труда. Но в высшей степени характерно, что наряду с трудом в современной социальной онтологии всё более существенное значение приобретают игра, коммуникация, учёба и другие виды деятельности, раскрытые и описанные ещё в советское время. Именно это их базовое многообразие как раз и способно снять коллизию множественности и тотальности, породившую хаос и растерянность в голове одного из трибунов «Новой газеты». Но этим должны заняться по преимуществу не филологи и литературоведы, а социологи и здравомыслящие политики. А в переносном смысле ‒ специалисты МЧС, как Чип и Дейл, спешащие на помощь к скомпрометированному премодерной ортодоксией и постмодерными изысками фельетонисту.
Вот, собственно, и всё, что нам хотелось здесь сказать. Ответы на вопросы в следующих публикациях.
