Критические заметки о выступлении писателя Дмитрия Быкова в кругу издателей и авторов питерского журнала «Дилетант» прошли рефреном по новостным каналам ТВ, печатным СМИ и авторским порталам youtube, и понемногу сходят на нет. Но это событие оставило зарубку на коллективной памяти, и резонансы ещё будут возникать по разным поводам. Один из них стоит обсудить подробнее не ради нравственного резонёрства, а во имя уяснения границ эстетики, приоритет которой признаёт над собой писатель Быков, ориентируясь на жанр литературных прогулок, столь щедрых на открытия и инновации.
Метод Быкова заимствован из отечественной постмодернистской публицистики и применён к анализу истории отечества, не без оглядки на традиции ортодоксов партийного строительства, сопрягавших свою организационную работу с тщательным контролем издательской деятельности, позволявшим держать литераторов на коротком поводке. Мы этим его методом воспользуемся, имея уже некоторый опыт, но на этот раз объектом станет у нас творчество самого писателя, и рефреном к нему разнообразие мнений, вызванных его памятным выступлением в «дилетантских чтениях».
Помимо наличного полемического материала, бэкграундом к анализу послужит новая версия Бориса Годунова в режиссёрской интерпретации Владимира Мирзоева. Те, кто с ней знаком, помнят, как автор с самого начала ведёт своего зрителя по формализованной им фабуле пушкинской трагедии, смешивая жанры и как бы указывая периодическим мельканием в кадре кукольного скомороха, или трикстера, на возможность прямого диалога между нашим временем и историей русских смут, подсказывая, как читать его произведение.
Монолог Быкова среди «дилетантов» с самого начала был задуман как трикстерское «прикалывание». Именно так следует понимать реплику писателя о «кавычках» – символическом жесте, который относится ко всему его выступлению, а не отдельной цитате, вырванной из контекста. И поэтому критика, содержащая упрёки в апологии власовского предательства и оправдании гитлеризма, бьёт мимо цели.
Предмет, на который он собирался обратить главное внимание и сделал это достаточно внятно – это функциональная связь гражданской войны и войны империалистической, открытая не им и не им доведённая до предельного смыслового расширения. Тут можно вспомнить даже не Клаузевица, а монолог генерала Вермахта, с которым Штирлиц общался в купе вагона, направляясь в Швейцарию: «Государствам претит статика. Война так или иначе необходима, но не такая глупая».
Политическая история Германии 30-х годов показывает, как внутренний гражданский конфликт был перенаправлен гитлеровским правительством на внешнюю экспансию. И редко кто проводит параллель между Германией и Россией этого периода, включая в контекст особую этническую составляющую этого внутреннего конфликта, которая в наше время позволяет говорить об особом типе войн – гибридных войнах, неизвестных или недостаточно узнанных человечеством ранее.
Быков тоже не проговорил эту идею до конца, но он вплотную подвёл к постановке вопроса, ответ на который позволяет восстановить принципы системности в культурологической интерпретации войн. И не ограничиться лишь социально-классовыми параметрами в объяснении причины войн, но принять во внимание и те причины, которые сопряжены с конфликтами этнического свойства. И коль скоро он с лихостью, свойственной трикстеру, расширил предмет классической полемологии до гендерных оснований гражданских конфликтов, а от них перебросил мостик к распаду целостности российского государства, то и у нас есть повод похихикать в тон ему, сославшись на неприятие его фантазий известным религиозным ортодоксом Авигдором Эскиным.
Самое забавное в возражениях Эскина то, что если бы режиссёру Владимиру Мирзоеву пришла в голову идея создать по фабуле «Мастера и Маргариты» новый фильм об Иешуа и отдать роль бродячего иудейского проповедника писателю Быкову, а роль первосвященника Каифы ортодоксу Авигдору Эскину, это были бы два безупречных попадания в образ.
Параллель между евангельским Иисусом, который пришёл с родителями в Иудею из Египта, и московским публицистом, чью родословную Эскин изучил под микроскопом, достаточно прозрачна. К сожалению, не только различия иудейского закона и римского права способны подвести к тому положению, в котором, как мы писали ранее, очутилась украинская журналистка Бойко. Так что различия в гендере, которому оружие проходит душу, здесь не имеют значения. Современные правовые системы недалеко ушли вперёд, блюдя приоритеты прав личности.
Но самое интересное в этой параллели, которую было бы нелишне сейчас же заключить в кавычки во избежание потенциальных упрёков во всевозможных фобиях, состоит в том, что тема гибридности получает здесь возможность предельного семантического расширения, которое консервативная ментальность ортодокса предпочитает предать забвению. А между тем, она красной нитью проходит через библейскую историю, так что экстраполяции судеб героинь романов Шолохова на судьбу России ничуть не эвристичнее, чем внутренний конфликт библейского этноса, прорывавшийся на глобальный уровень гораздо раньше, чем во времена так называемых «эллинистов». Трудно сказать, какой архетипический вывих и бзик вдохновлял всевозможных «половинок», «четвертькровок» или «осьмушек» (в терминологии Юлиана Семёнова) на отчаянную борьбу с этим явлением, но упрекать Дмитрия Быкова в приверженности этой кампфологии – верх легкомыслия и узости мировоззренческого горизонта.
Что с этим делать для преодоления той разобщённости между народами, которая может провоцироваться «эллинистами» (как называет инфильтрованную в культуру Эллады иудейскую диаспору евангельский текст), неспециалисту судить трудно. Но, во всяком случае, борьба за мир и мирное сосуществование между народами может сыграть здесь не последнюю роль.
